МИКУЛИЧ Борис Михайлович

Родился  19 августа 1912 года в Бобруйске. С 1929 года работал в бобруйской газете «Камунiст», затем в государственном издательстве БССР и в газете «Лiтаратура  i мастацтва». Последние годы жизни работал  в Краснодарском крае. Начал печататься с 1927 года. Издал сборники рассказов «Удар», «Чорная вiрня» (1931 г.), «Яхонт» (1935 г.), повести «Наша сонца» и «Ускраiна» (1932 г.), «Дужасць» (1934 г.), «Дружба» (1936 г.).

Остросюжетная проза  Б. Микулича отображала то, чем жила страна в первые послереволюционные десятилетия. В произведениях, написанных  в 1945-48 годы показано прошлое белорусского народа (исторический роман «Адвечнае» о событиях 1812 года в Беларуси, повесть «Жыццяпiс Вiнцэся Шостака», рассказ «Зорка»). В повести «Цяжкая гадзiна» писатель одним из первых показал  героическую деятельность подпольщиков  в годы Великой Отечественной войны, в повести «Зялены луг» - послевоенное возрождение деревни. Некоторые его произведения переведены на русский язык.

В 1936 году Борис Микулич был арестован и осужден на 10 лет. В 1947 году вернулся в Белоруссию, судимость была снята. Работая в 1948 году в Бобруйской городской библиотеке,  Борис Микулич кропотливо собирает материал о деятельности подполья в годы фашистской оккупации. Писатель встречается  с партизанами, связными, подпольщиками, партийными работниками, действующими в тыл врага. В результате была написана повесть «Трудная година». А в 1949 году писатель был вновь арестован и сослан в Сибирь. Умер в 1954 году.

Трудная година
(фрагмент из повести)

В восемь часов сорок одну минуту к машинам, которые выстроились перед театром, подъехала еще одна и из нее вышли трое: две дамы и молодой человек. Машина двинулась дальше. Трое очень спешили, потому что спектакль уже начался. Военные шоферы, которые привези своих шефов и теперь стояли, позевывая и посвистывая, рады были любому случаю развлечься. Они не преминули поиздеваться над тем, что одна дама отступилась и у нее что-то стало с каблуком – то ли он отлетел совсем, то ли треснул. Трое остановились на полпути к театральному подъезду. И в эту минуту на них чуть не наехала такая же  сверкающая краской машина, из которой легко шагнул прямо на ступеньку обер-лейтенант Рихтер. Вслед за Рихтером вышел маленький человек, сделал шаг, но заметил женщину, наклонившуюся, чтобы поправить каблук, остановился. Рихтер пристукнул сапогами.

- У фрау авария?

Вера подняла лицо и на вопрос лейтенант ответила вопросом:

- Господин Рихтер! Вы не в театре? Проходите, проходите, господа, мы опоздали.

Маленький человек, тоже взял под козырек. 

- Жаль, что я не сапожник, фрау! - И военные, смеясь, направились дальше.

Как раз в эту самую минуту раздался взрыв и белый купол театра полетел вниз, взрыв повторился, взрывной волной Веру отбросило на булыжную мостовую, однако она заметила, что военные еще не успели войти и поворачивают назад.

И в эту самую минуту Верин спутник вырвался вперед, навстречу офицерам, и между ним и немцами взорвалась граната. … Воспользовавшись паникой, женщины бросились в сад, теперь совершенно темный. Пробегая аллеей, остановились как раз в том месте, где в сад выходил Артистический переулок. За спиной, у театра, над которым поднялся столб пламени, слышались крики, стрельба, автомобильные гудки. Наперерез женщинам вышел человек и остановил их.

- Машина за деревьями. Где Перегуд?

- Потом. … Остальные?

- Ждем вас…

Вера и Мирра бросились в машину.  Дробыш сел за руль. Нина и электрик были уже здесь.

- Что случилось?

Вера коротко передала все, что произошло за последние восемь минут. Как было условлено, они задержались на улице, чтобы все видели, что они все же приехали в театр. Но тут выяснилось, что Рихтер и «шеф» тоже опоздали. Конечно, не без умысла опоздали. Взрыв произошел в назначенное время, но офицеры еще не вошли в вестибюль. Тогда к ним подошел Перегуд и бросил им под ноги гранату.

- Молодчина!

Машина остановилась возле дома Ивана Ивановича.

- Молодчина! – повторил Дробыш, когда Вера пересказала этот случай Кравченко.

Они стояли в слабо освященной столовой, и среди них был и хозяин – Иван Иванович Кунцевич. Кравченко сидел за столом. С минуту молчали.

- Вот что. …  Вези, Вася, Ивана Ивановича к театру. Медик должен быть там… хотя бы для формальности. Потом – сюда.

Иван Иванович сунул Нине ключ и пошел за Дробышем.

Электрик прижимал к щеке платок, из-под которого струйкой текла кровь. Нина ойкнула и повела его в соседнюю комнату – наложить повязку.

- Игнат, - сказала Вера, когда они остались вдвоем, - наш товарищ погиб. … Может ли смерть служить оправданием?

- Не понимаю вас. Смерть- это смерть. Лучше, когда человек умирает героем.

- Перегуд поступил по-своему. Он убедил Терешко  не идти в театр, и ту записку, которую ему должна  была передать  при входе Нина, оставил на столе у Терешко. …  Один из наших врагов жив… По вине Перегуда.

Кравченко слабо усмехнулся и внимательно посмотрел на нее. От того, что свеча стоявшая на табуретке, светила слабо, Вера не видела выражение его лица. Но она почувствовала серьезность,  и грусть были написаны на этом лице.

- Сымон сам придумал эту «романтику» с запиской, он ее и отбросил. …  Подумайте только, за два-три месяца нашей дружбы с ним произошли такие перемены! Главное, человек почувствовал, что он гражданин, сын своего народа. А жалость к Терешко – атавизм. Не так все просто, дорогая Вера Васильевна…

Он вдруг поднялся.

- Выйдем в сад. … Возьмите шинель… Вы в таком легком платье. Нина, погасите свечку, мы пойдем в сад. Думаю, что Василь скоро вернется,  и мы узнаем какие потери понес враг.

Над ними было звездное небо.

- Сымон погиб, как настоящий герой. Без этих двух наша операция  была бы выполнена только наполовину. Запомним его таким,   Вера,  с горящими глазами и гранатой в руке. Теперь я должен вам сказать: через час мы с вами расстаемся. Вас всех  ждет товарищ Андрей, Нинин муж…

- А вы?

Кравченко ответил не сразу.

- То, что я хочу вам сказать, мною взвешено и продумано. Возможно, это покажется вам  немного элементарным, но пусть так… здесь я еще способен принести пользу нашему делу.

- Без людей…

- Что вы! Люди есть. … Со мною остаются Казик, Иван Иванович… много людей! А сколько молодежи?! Вот ими я и обязан руководить. Не возражайте.  Терешко, думаете, может донести на меня? Он же не знает о моем существовании, он мне не страшен. Ясно, что вам оставаться здесь нельзя. Я думаю, Терешко вряд ли теперь представляет собой опасность. Он хоть и жив, но морально уничтожен. Я не знаю, что сказал ему Сымон, однако представляю этот разговор. Так что – все Вера.

Вера чувствовала, то о чем они говорят имеет хоть и важное, но далеко не главное значение. Сказана лишь частичка из того, что надо сказать. Она нашла его руку и крепко пожала. Он ответил ей таким же крепким рукопожатием.

- Мне трудно будет без вас…

- Скажите, Игнат, у вас есть семья?

Он помолчал.

- Была. … Жену и сына убили немцы. В Новосибирске жила мать… она уже старая и, я думаю, уже не дождется меня…

- Жестокая правда!

- И все же она лучше, чем святая ложь. В жизни бывает так – скажешь тяжелую правду, жаль человека, но потом, как минет первая боль, становится легче. И тому, кто выслушал, и тому, кто сказал. … Один грех на моей душе…

За забором на улице пронеслась машина: возле калитки мотор заглох.

- Какой грех, Игнат? Говорите.

Но Кравченко встал, собираясь идти.

- Вы уверены, что это нужно?

- Уверена.

Он задержался на крыльце, в столовой снова зажгли свечу.

Их ждали.

- Вы, Вера, вы все, мои друзья, стали родными для меня… Мало работали вместе, но расстаюсь с вами, как с бойцами батальона, которым командовал… Кто знает, доведется ли снова встретиться. Будем верить, что встретимся. Кончится война – наша Беларусь станет  свободной, значит, и моя Сибирь – вольной. … Вера,  извините, я – солдат. Я больше не могут молчать.… Скажите, у вас есть надежда?

- Даже две, Игнат. Одна – на скорую победу. Другая – на встречу с мужем.

- Ваш муж погиб смертью героя. Не я должен  был сказать вам об этом, но я не могу больше таить…

Молчание.

Он тяжело ступает на крыльцо, костыли его гремят. В столовой Нина, электрик, Дробыш.

- Посмотрите, Нина, за Верой.

- Может, я …

Игнат и Дробыш встречаются взглядами. Во взгляде Игната – приказ, во взгляде Дробыша -  согласие.

- Не надо, все, уже все… - говорит Вера, входя в комнату.

- Убитых считают, человек пятьсот, в том числе офицеров – человек сто. Есть тяжелораненые. Улица забита немцами. Ходят слухи, будто среди итальянских солдат что-то вроде бунта. Требуют, чтобы их отправили на родину. Какой будет приказ, товарищ командир?

- В машину и – прочь из города. Прорваться! Чья машина? Терешко? Значит, с пропуском? Тем лучше. Ну, товарищи, прощайте!

- Прощайте, товарищ Игнат!

- До встречи!

­Каждый подошел к нему и пожал руку: Нина, электрик, Дробыш, Вера и Мирра. Вышли. А он стоял, опираясь на костыли, глядя вслед товарищам. Стоял один, а кругом кипела жизнь, и стрелка истории  продолжала двигаться вперед и вперед, отсчитывая минуты трудной годины…