ПАЛЕЙ Лея Израилевна

­

Родилась 25 мая 1920 года в д. Воротынь, недалеко от Бобруйска. Затем семья переехала жить в Бобруйск. Здесь Лея закончила среднюю школу. Училась в Московском педагогическом институте.

Во время войны семья эвакуировалась в Башкирию. 7 мая 1942 года Лея Полей добровольно ушла на фронт. Прошла путь от  Волги до Одера. Была помощником начальника политотдела полка. В августе 1945 года  вернулась в Бобруйск. Работала сотрудником газеты «Красноармейская правда». С 1947 года -  учитель русского языка и литературы. Умерла в 1994 году.

Оставила неопубликованной книгу о  своей трудной  и интересной жизни.

… И когда забелеет гора
(фрагменты автографической повести)

Было нас у матери пятеро детей: трое сыновей и две дочки. Диночка  -  старшая, а я самая младшая. А еще братья – Пиня, Шая и Ненька (Наум). Росли мы сами по себе, так как заниматься нами родителям было некогда. Но трудовая обстановка, царившая в доме, воспитала хорошо. Помню себя лет четырех, в белом, некрашеном из простого  крестьянского холста платье, с ломтем вкусного горячего хлеба в руках возле маленькой горки сахарного песка на столе. Это мама только что испекла хлеб и дала мне горбушку. Печь она была мастерица. Когда в деревне были свадьбы, она по просьбе родителей невесты пекла каравай из белой-белой муки. Эти караваи напоминали мне сказочные дворцы. Они вырастали высокие, румяные, с множеством украшений из того же теста в виде башенок, зверюшек, цветов. …

Мама нас с детства приучала к труду. Мытье полов было нашей работой. Пол был некрашеным, братья терли его «дергачем» (остатком веника), а я уже с семи лет смачивала, смывала и вытирала его. Так же я поливала цветы, а летом пасла корову. У нас была очень хорошая, породистая корова, красная, с белыми пятнами.  Мама доила ее три раза  в день, и каждый раз приносила по полному ведру молока. Если Краснуха приносила телочку, крестьяне охотно покупали ее. Но Краснуха была шкодливая, залезала в чужие огороды, и отцу приходилось ее выручать.

Недалеко от нашего дома у кузницы было болото.  В болоте громко квакали лягушки. Особенно к вечеру был хорошо слышен их хор. Возле речки Гнилушки, за болотом, рос олешник. Там я и пасла корову. Однажды я видела, как малолетние пестрые «курочки» выбежали  из речки на берег, и очень удивилась, ведь куры не плавают. Это были куропатки.  В орешнике росли смородина и малина. Они скрашивали мое одиночество. Мне  не надоедало бродить по олешнику, перескакивая с кочки на кочку. Каждый раз я открывала для себя что-то новое: то срывала красивый цветок, то ловила бабочку, или какую-нибудь букашку (стрекозу, божью коровку). Однажды я погнала Краснуху в другую, незнакомую сторону. Корова увязла по брюхо в болоте. Я никак не могла ее вытащить, ласково понукала и тащила за веревку, а она только мычала и смотрела своими большими добрыми глазами, будто просила о помощи.  С плачем, я побежала домой за помощью. Отец и братья, к счастью, были дома. Общими усилиями они вытащили Краснуху.

Я очень любила своего отца. Израиль Донович Палей родился в местечке Щедрин в бедной еврейской семье. Дедушку Дона, его отца, я видела один раз, ранней весной перед песахом. Это был небольшого роста старичок с седой бородкой, в черном замасленном сюртуке и островерхой черной меховой шапке. Под густыми седыми бровями на его морщинистом лице весело сияли небольшие умные и добрые глаза. Походил он на сказочного гнома. И жил он в каком-то домике-развалюхе, который врос по самые окна в землю. В доме хозяйничала его вторая жена, такая же маленькая старушка. Мать отца, моя бабушка, рано умерла.  В память о ней и имя мне дали – Лея. Дома меня звали Лэйке (Лизка).

У дедушки была коза, и старички поили меня козьим молоком. Гостили мы там недолго. Нагрузили корзину мацы и поехали домой.

Отец мой в молодости плавал десятником на плотах по Днепру. Он очень любил рассказывать, как они жили на «хозяйщине»  у лесопромышленника Голодца. За обедом или ужином он обязательно рассказывал по случаю какую-нибудь историю или анекдот. Речь его была очень образная, яркая, рассказывал он о себе с большим юмором, сам никогда не смеялся, и в своих рассказах не повторялся. Хотя мама говорила, что слышала их, но для меня они звучали впервые. Я очень жалею, что не записала его устных рассказов. Это был какой-то неиссякаемый родник народного творчества. Отец очень любил меня и баловал. Помню, мне было года три, как отец грелся на лежанке и меня держал на вытянутых руках, как  качал на своих ногах, сидя на стуле, как подбрасывал вверх. За всю жизнь мою в детстве и позже он никогда не ударил меня, хотя грозил ремнем, когда я капризничала. А когда я уже поступала в институт и уезжала из дому, он всякий раз провожал меня со слезами на глазах. Был он среднего роста, коренастый с широким лицом, большим, но аккуратным носом, густыми рыжевато-седыми усами.  Голову он стриг под машинку и бороду брил. Глаза у него были большие, зеленоватые и добрые. Старшая моя сестра Дина была комсомолкой двадцатых годов. Она и ее товарищи ходили в гимнастерках, юбках и брюках защитного цвета, перепоясанными новенькими желтовато-коричневыми ремнями. Их костюмы мне очень нравились, я любовалась ими. Комсомольцы устраивали спектакли, выпускали «живые» газеты, организовывали агитбригады,  устраивали коллективные читки книг. Жизнь их была очень интересной. У нас часто ночевали гости - активисты из города.  Сестра была членом райкома комсомола.  Она позже стала работать секретарем сельсовета в д. Ковали.

Комсомольцы в Белятине  собрали детекторный радиоприемник. Там я впервые услышала радио. Передавали музыку. Белятин – это расположенное за деревней, бывшее имение помещицы Кутайсовой, или Кутаихи, как ее звали в народе. В окружении фруктовых деревьев, вековых лип и длинной изгороди из кустов шиповника стоял большой помещичий деревянный дом. Перед домом как бы из одного корня росли четыре старых липы с толстыми стволами. Там, наверное,  вешали гамак и отдыхали  под их сенью помещичьи дети. После революции там организовали коммуну бедняков. Я часто ходила туда с более взрослыми девчатами. Когда цвел шиповник, мы, накалывая руки, ломали ветки, делали букеты и несли их домой. Розовые цветы приятно пахли. Туда, в коммуну пришел и первый трактор. Некоторых ребят тракторист сажал рядом с собой и катал.  Трактор представлялся нам каким-то чудом.

Наступил сентябрь 1927 года. Вместе с другими  ребятами  пошла в школу. Это была начальная школа. Все четыре класса в ней учились в одном большом зале, где стояло несколько рядов парт и большая черная доска. Учителя Павел Павлович Никольский (Палочка) и Елена Владимировна (Мышка), его жена, вели уроки. Иногда вечером в этом же зале через проекционный фонарь они показывали  волшебные картинки – цветные открытки, репродукции картин или немое кино.  Показывали какой-то фильм, где был никогда не виданный мною водопад. Это было лучше всякой сказки. …

В 1928 году, когда я окончила второй класс, мои родители продали дом в деревне, и мы переехали в Бобруйск.  Купили часть дома уже довольно старого и не очень удобного, но по нашим деньгам.  Дом находился на окраине, в районе Полян, близ старого еврейского кладбища, где теперь городской парк и кинотеатр «Мир».

Помню дорогу в город. Мы с мамой ехали в поезде, везли  корзину,  пару узлов и мешок с котом тигровой масти. Я все боялась, что кондуктор узнает об этом безбилетном пассажире, но обошлось. Кот мирно спал, и никто его не слышал. Это был очень умный кот. Он долго жил у нас. Но понравились ему соседские цыплята. Каждый день он выслеживал одного и лакомился.  Чтобы избежать ссоры с соседями, отец посадил его в мешок и отнес  за реку, в лес. Прошло некоторое время, и кот вернулся домой. Вскоре цыплята подросли и его оставили в доме.

Отдельного сарая для коровы не было. И она стояла в сенях. Правда, они были просторные, а навоз убирали каждый день. В середине дома стояла русская печь с подтопком, а вокруг нее три небольших комнатки. Тесновато, но теперь мы уже снова жили все вместе.

По окончании девятого класса мы узнали, что  последний год учебы мы начнем в новой школе по Социалистической улице.  Я особенно была рада этому, так как мы переехали в новый дом по Красноармейской улице. До школы – три квартала. И вот мы в новой двухэтажной школе. Я серьезно взялась за учебу. Учитель физики Шимкевич уроки ведет очень четко, понятно. … По-прежнему люблю литературу, которую здесь преподает завуч  школы Рахиль  Юльевна Эткина, маленькая, как всегда аккуратно одетая женщина с большими  серыми глазами, обрамленными черными ресницами и ровными дугами бровей.  Мои сочинения почти всегда лучшие. Учительница зачитывает их в классе. Ребята дают мне  проверять свои работы, особенно домашние сочинения. У нас много способных учеников: Нохим Печура, Роза Коган, Миша Черняк, Тася Шинкевич, Исаак Шустер, Миша Верабьевский, Манечка-Молекула хорошо знает математику. Учиться интересно, я староста класса. На задней стене нашей комнаты переходящее красное знамя. Мы очень гордимся этим. Портит впечатление Костя Дробкус – драчун. Попадает от него больше всего Розе Коган.

Мы дружим с воинами подшефной части. Даем для них в праздники концерты.  В день Красной армии после концерта они пригласили нас на обед. Мы сидели в красноармейской столовой, в крепости. Солдатский обед – борщ, каша, кисель – казался нам очень вкусным. После обеда нас на грузовой машине привезли в школу.

Мы изучаем санитарное дело. Сдаем нормы на значок ГТО. Ходим в дом Осоавиахима. Там, в тире, учимся стрелять.

В школах на уроках пения и на переменах поем песни «Тачанка», «По военной дороге», «Дан приказ ему на запад», «Катюша» - и другие.  Я очень любила петь, слушала радио, запоминала песни  и арии из опер.  Особенно любила мелодичные народные песни, арию Татьяна, арию Ленского из оперы Чайковского  «Евгений Онегин», арию индийского гостя из оперы Римского-Корсакова  «Садко», песню из кинофильма «Соловей - Соловушка». Зимой в выходной день улягусь на лежанку и пою без конца, пока не исчерпаю свой репертуар. Родные, особенно отец и братья любили слушать меня и просили спеть еще и еще. Науму нравилась песня «Соловей-Соловушка». А кругом творилось что-то непонятное. Арестованы Дмитрий Петрович Орел, бывший директор школы № 4, Окулич Максим Кириллович и другие. Говорят, что они враги народа.

25 мая первый раз в жизни  дома отметили день моего рождения – восемнадцатилетие. Мама приготовила праздничный обед, старший брат подарил коробку «Кармен» (духи, одеколон, мыло, пудра). Родители купили мне серое демисезонное пальто. Мама сшила новое  веселенькое ситцевое платьице в клеточку. Ночами мне снятся хорошие сны.  Я все будто летаю, поднимаюсь выше деревьев и электрических проводов. Никто не может меня поймать. А днем тревожно, надо решать, что делать дальше. Отец и мать хотят, чтобы я стала врачом, но я не могу видеть чужой крови. Нравится мне профессия учителя литературы.

И  решила я поехать в Москву, в пединститут им. В.И. Ленина. Послала туда документы. Со мной решила ехать и Тася Шинкевич. И вот мы получили вызовы. Пиня купил мне большой хороший черный чемодан. Собираю свои вещи, прощаюсь с родными. У папы слезы на глазах, он говорит мне «Будь человеком!». Мама сдерживает себя. Я еду в Москву.

Как сейчас помню яркое солнечное утро 22 июня 1941 года.  Воскресенье. Вместе с сестрой мы  проводили ее дочурку  Миру на вокзал, посадили в поезд. Она уехала в пионерский лагерь... Возвращаясь, я вышла из метро на площади Свердлова, и увидела множество людей, которые окружали столб, на котором был прикреплен репродуктор. Диктор читал сообщение правительства о начале войны. О вероломном нападении гитлеровцев на нашу  священную землю, о том, что их самолеты бомбили Минск, Киев и другие города. Болью отозвалось в сердце. Сразу мысли об отце, матери. Что с ними? ...

… Меня демобилизовали  в августе 1945 года… Ясный, солнечный день. Поезд мчит меня к родному дому. Вот, наконец, станция Бобруйск. Вокзал не разрушен. Выхожу из вагона. В руках чемодан, за плечами рюкзак. Я в военной форме, в юбке и гимнастерке цвета хаки, легкие парусиновые сапоги такого же цвета, на голове пилотка, на груди медали «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией», «За боевые заслуги», орден Красной Звезды. Медаль «За взятие Берлина» была вручена мне позже. Шофер какой-то полуторки быстро мчал меня по знакомым улицам. Вот Социалистическая улица. Стоит коробка здания швейной фабрики им. Дзержинского, через дорогу пустые глазницы окон газеты «Камунiст», вот Дом офицеров в своей нетронутой красоте, а дальше  - пустырь, развалины, нет школы №3, окна моей родной второй школы почти все замурованы (здесь фашисты устроили свой госпиталь). Улица Минская - пустырь, нет ни одного дома. А вот и мой отчий дом. Нет ворот, забора… Машины пересекают свободную местность в любом направлении. Где же груша во дворе? Где стопка у дома? Ничего этого и в помине нет. Вхожу в дом.

­Как рады мне мать, отец, родные! А моей радости и не передать: живая, вернулась домой. …