писатели
ЯНИН Эдуард Александрович
Родился в 1935 г. в Минске в семье военнослужащего. Юрист. Окончил школу КГБ в Хабаровске, историко-филологический факультет университета в г. Нальчике. Первое стихотворение «Журавли прилетели» было опубликовано в газете «Пионерская правда», когда поэту было 9 лет. Затем был большой перерыв. Обратился к поэзии Эдуард Александрович уже в 80-е годы. Печатался в газетах «Камунiст», «Трыбуна працы», «Могилевская правда», «Белорусская нива», «7 дней» и т.д.
Бегство
(юмореска)
Когда компания дошла «до кондиции» и гости, «укомплектовавшись», начинали уже подремывать, хозяин дома (и по совместительству) виновник торжества Оглоблин заметил, что пришла пора несколько взбодрить загрустившую публику. Он осмотрел стол и увидел перед собой вполне трезвое лицо интеллигентного вида девушки, явно недоумевающей: и что же это происходит? Вспомнив вдруг, что ее хотели познакомить с ним, и переполнившись энтузиазмом, Оглоблин обратился к ней, полагая таким образом ободрить всех присутствующих:
- А вы видели оперу Офен Беха «Прекрасная Маруся»?
Она как-то странно улыбнулась и ответила незамедлительно:
- Из опер, как вы сказали, Офен… Баха я слушала «Прекрасную Елену». Но это тоже вещь достойная внимания. А вы что, всерьез интересуетесь музыкой?
- О, да, - понесло Оглоблина. – Мой папа при жизни играл на роялях…
- Как, сразу на двух?
- Да, в четыре руки… с помощью мамы, конечно…
- Э, так у вас, поистине, музыкальная родословная… А сами вы ни на чем не играете?
- Немного на магнитофоне… И вполне солидно – на двухрядке. Правда она у меня в кладовой, под старой одеждой… Если хотите…
- Нет, как-нибудь в другой раз… Наступила неловкая пауза. Не желая терять инициативу, Оглоблин поднапрягся и заговорил несколько об ином:
- Я вообще сызмальства привязан к театру… Моя мама при жизни работала костюмером в драматическом… И меня, хулиганского мальчишку, привязывала к отопительной батареи, чтобы не сбежал на улицу, где я обычно неважнецки себя вел… Иногда она разрешала посмотреть спектакль… Это уже с детства вырабатывала во мне внутреннюю культуру…
- Это заметно по вашей внешней культуре…
- Правда? Ну, спасибо! Так это ведь еще не все…
- Неужели? Любопытно…
- Я буквально очарован живописью… - Хозяин «бала» продолжал, не без гордости заметив, что монолог его постепенно пробуждал дремавших гостей. – Так вот, про живопись… Моя любимая картина про то, как Петр I убивает своего сына… своего, я бы сказал, сукиного сына, который во многом был противником отцовских дел…
- И убил?
- А что вы думаете? Ведь цари могли все.
- Извините, а чья это картина?
- По-моему Петрова-Водкина…
- Вот даже как! И что же этот самый Водкин еще сотворил?
- Я думаю, что сотворить он мог всякое… Не случайно ему присвоили вторую часть фамилии. Впрочем, это уже дело биографов.
- Молодец, Оглобля! – выкрикнул вдруг только что пробудившийся молодой человек, сидевший справа.
- Молодец, Оглобля! Молодец! – стало доноситься то с одной стороны, то с другой.
Собеседница Оглоблина, воспользовавшись этим, махнула рукой подруге, выйдем, мол, на минуту. Та двинулась за ней и услышала вскоре раздраженное:
- И ради этого… именинника… ты меня сюда тащила?
- Дура, - ответила подруга - Ты никогда не выйдешь замуж… за порядочного человека. Да у него три машины – одна другой шикарней. У него денег – куры не клюют…
- Это дело кур… - тихо ответила недавняя собеседница организатора и виновника пира, и тут же за ней закрылась входная дверь.
Когда подруга возвратилась в зал, там напряженно и вдохновенно пили «за Оглоблю». И никто не заметил исчезновение «разборчивой невесты».
Божественная комедия
(юмореска)
Как человек мудрый и даже дипломированный, Модест Модестович Трепетов всегда с несказанным трепетом относится к женщинам. Он называл божественными интригующие стройные ножки. Или восклицал: «Только Божество может быть наделено столь тонкой, гибкой и соблазнительной талией!». Столь же восторженными были отзывы Модеста Трепетова об иных женских частях тела.
Первая (гражданская) жена ныне сорокадвухлетнего Модестовича при случае говаривала «Он обожал мою фигуру… Но стоило мне деформироваться по причине, ныне даже младшим школьникам известной, как он завибрировал. «Ты, в сущности, исчезла для меня, как только пропал твой некогда тонкий стан. Интерес мой к тебе пал до нулевой отметки – и это ужасно. Мы должны расстаться. Не взыщи. Я – эстет. И таковым останусь до смертного своего часа. … Потом он забыл даже поинтересоваться, кого я родила… А дочь на него похожа…»
Вторая (тоже гражданская) жена Модеста Трепетова так же до поры была обожествляема им. «Я люблю твой небесный взор, отливающий голубизной погожего летнего дня». Так он говорил на первом (начальном) этапе их романтической повести. Однако наступил и второй, когда Модесту стало казаться, что глаза ее от чего-то потускнели, обрели угрожающе приглушенную серость. И однажды он молвил «Серость твоих глаз я еще мог бы перенести. Но серость нашего существования … Она невыносима… Когда-то ты говорила, что твой папа - мужчина деловой и разворотливый, в любую минуту мог поделиться с нами своей материальной устроенностью, в том числе – и в ее валютном выражении…
Но твой папа ограничивается лишь тем, что делится с нами впечатлениями от заграничных вояжей. А впечатления – это отнюдь не источник, извините меня, нашего благополучия. Из-за этих ужасающих качеств Якова Петровича… я вынужден тебя… с болью в сердце… оставить. Большой привет твоему милому папе». …
Третья (опять же гражданская) жена Модестовича обожествлялась им заметно дольше, чем вышеназванные. Дивные ее руки (кстати, и довольно щедрые – она долгое время преуспевала в предпринимательстве и владела кое-чем на счетах) он именовал скульптурным шедевром, способным нести счастье. Однако тихое счастье гражданской семьи, испарилось, как только прекраснорукая любовь его вдруг прогорела и вынуждена была близко познакомиться с суровыми блюстителями закона. Он сказал: «Красивые руки – хорошо… Но если даже божественные руки нечисты, ими может интересоваться лишь Фемида. Я, отнюдь, не Бог… Прощай и прости»… Вскоре она выпуталась все же из паутины юриспруденции. Они случайно встретились, и она бросила ему в лицо (нет, не камень) фразу, содержание которой не передать в цензурной форме. Но это на его эстетическом лице ничуть не отразилось, и он ответил ей весьма эстетично «Безумие – оно и с божественными руками безумие»…
Говорят, Модест Трепетов еще ни раз впадал в гражданские браки с дамами владевшими то божественным овалом лица, то не менее божественной фигурой… Но они, эти браки, всякий раз разбивались об очередное проявление его высоконравственного эстетизма. А еще говорят, что Модест Модестович осчастливил одну даму, изрядное время назад преступившую тот порог времени, за которым следует пора седовласого существования. Нынче он говорит о новой избраннице так: «Она божественна… ангельским своим характером» – и ездит по родному городу на дарованном ею «Мерседесе»…
Неукротимый весельчак
(юмореска)
- Для иных первое апреля – праздник развлечений. Это по обыкновению – люди веселые и жизнерадостные… К таким я бы с легкостью отнес соседа моего, Макара Ильича, который из-за первоапрельских розыгрышей со своей женой развелся, а шутить все же продолжает… Неукротимый весельчак!
А дело то его «бракоразводное» вот из-за чего образовалось…
До первого апреля позапрошлого года попросил он коллегу своего, тоже инженера завода сельхозмашин, в день смеха – в выходной, - прийти к нему поразвлечься в качестве гостя и шутки ради, «невзначай», по обстоятельствам, за женой его, Надеждой, поухаживать – как она себя поведет в развеселых условиях. Словом первоапрельски пошутить и одновременно (на всякий пожарный случай) проверочку произвести… на верность и душевную преданность. Коллега, которого Костей звали, был точен и пришел в дом Макара, как обещал, к самому обеду. Весь собою на шутку настроенный.
- Вот шел мимо, да решил, дай зайду к товарищу по трудовым условиям. Примите?
- Еще бы! – деланно воскликнул Макар.
- Конечно! – отнюдь не деланно поддержала супруга Надя – уж больно симпатичен был Константин. Ладен был и белозуб…
Выпили вина – одну чарку, другую, четвертую. Глядит Макар, что Константин… после пятой… глаз с его жены не сводит.
Тут вино закончилось. И Макар Ильич объявил, что скорехонько сбегает в ближайший гастроном за «пополнением». Жена с Константином бурно его поддержали. И он отправился. На полпути, однако, Ильич вспомнил, что портмоне то он оставил в спальне. Забыл в смехотворческом порыве… Возвратился. Своим ключом открыл дверь. И первым делом почему-то не в спальню стопы направил, а в зал, где первоапрельское пиршество протекало. А там самым нешуточным образом… Константин с Надеждой слились в умопомрачительном лобызании. «Так шутить мы не договаривались!» - воскликнул Макар. И произошла батальная сцена, в результате которой потерпевшие вместе покинули дом. И ныне самым серьезным образом живут единой семьей…
Нет, веселый он человек, Макар Ильич. Утрата жены и коллеги-приятеля не отменила его развеселого нрава. И в прошлогодний первоапрельский день он вновь подтвердил его. Взял да вечером позвонил начальнику своего цеха, желая разыграть того!
- Петр Петрович! Я здесь, на даче (а их дачи рядом были). Так вот… какие-то чужие люди в твоем домике совсем по-хозяйски разместились. По-моему они подгуляли, в питейном смысле, и теперь бьют – ломают мебель… Выезжай немедленно!
Макар думал, примчится Петрович, хороший его сябар, на собственном старом дребезжащем драндулете, по фамилии «Москвич», примчится на дачу и улыбнется: «Разыграл, паразит!». Но Петрович не улыбнулся, а по дороге «улыбнулся» его автомобиль-пенсионер, впопыхах столкнувшись с вековым дубом… Словом, все закончилось тем, (а Петрович помощнее Макара был), что Ильич потом долго носил на работу собственные «фонари».
Так, в который раз, наломал он дров из-за своего юморного нрава. Что уж он отмочит в нынешнем году, не знаю. Только бы чувство меры сработало в развеселом его организме.
Произошла ошибка